– Собакам?

– Это мелочи. Она в феврале отправила домой письмо, вы не знали? Написала, что ее собаке не нравится доктор.

– Да, это о том маленьком злодее, которого я… который умер… да, действительно, я был ее личным врачом. Это часть легенды Стенхоуп, как вам, очевидно, известно, вашей бабушке приятно было ее повторять. – Похоже, его это развлекало. – Это невысокая плата. Она была сосредоточена на собственной легенде, хотя я и не совсем представляю себя в роли этого несчастного человека, день и ночь сталкивающегося с этим чудовищным эгоизмом.

– Вы мне не говорите, что бедная бабушка Харриет заставляла вас день и ночь сталкиваться со своим чудовищным эгоизмом? Даже если он у нее и присутствовал, что вполне вероятно, поскольку она Мэнсел, чувство юмора у нее тоже было.

– Не пытайтесь искать для меня мотивы, я уже сказал, что она мне нравилась. – Он слабо изогнул губы в улыбке. – Хотя должен признать, что последние пару лет она несколько переигрывала. Бывали случаи, когда ее вживание в роль было несколько утомительным.

Я посмотрела на стену у кровати, где висели палка и винтовка.

– Нет никаких оснований надеяться, что она прикладывала эти предметы к Халиде?

Он абсолютно искренне рассмеялся.

– Периодически она бросала вещи в Яссима, но дальше практически не заходила. И не стоит быть такой суровой к Халиде. Она тяжелым трудом зарабатывает то, что хочет.

Джона Летмана? Или Дар Ибрагим? И то, и другое для нее священно, уверяю вас. – Я наклонилась вперед, чтобы погасить сигарету о блюдце, и посмотрела на Графтона повнимательнее. – Знаете, я, кажется, верю вам насчет бабушки, сомневаюсь, что вы намеренно хотели причинить ей вред. Во-первых, вас, похоже, не волнует, что она могла написать… Хотя вы могли проверять письма, но сомневаюсь, что вы так делали, тем более, что она свободно общалась с жителями деревни и носильщиками, которые доставляли еду. Вы, очевидно, никогда не видели последнего письма, в котором она приглашала Чарльза в гости, и письма Хамфри Форда тоже. – Я почти хотела, чтобы он спросил меня, о чем я говорю, но он не стал, смотрел, не отводя взгляда. – Я склонна отбросить и Джона Летмана, но как насчет слуг? Вы абсолютно уверены, что Халида не могла желать убрать старую леди с дороги?

– Нет, нет, это ерунда. Ваша бабушка иногда была со слугами очень темпераментной, они имеют склонность вообще ничего не делать, если на них не давить, но ей нравилась девушка.

– Это не совсем то, что я предполагала.

– И Халида преданно за ней ухаживала. Я говорил, что с вашей бабушкой бывало трудно, и полночные бдения на самом деле существовали. Девушка иногда уставала так, что еле держалась на ногах. – Он махнул рукой. – Эти комнаты так заброшены только со времени смерти леди Харриет, вы должны это понимать. Мы несколько грубо в них убирались, выкидывали самый очевидный мусор, только потому, что собирались их использовать – состояние центральных комнат лучше, чем у всех остальных, но просто не было времени убрать их как следует, прежде, чем вы их увидите. Мы радовались темноте более, чем по одной причине. Нет, здесь давно уже все ветхое, и ей нравилось жить в суете и суматохе, но тут было чисто при ее жизни… Боже мой, да иначе было бы невозможно! Но предположить, что Халида ненавидела вашу бабушку достаточно, чтобы… Нет, мисс Мэнсел.

Он остановился на середине фразы потому, что вошла Халида с подносом. Она поставила его на стол рядом со мной почта без стука, потом, ни на кого не глядя и не говоря ни слова, удалилась на комнаты. Она воспользовалась моими словами и принесла только кофе. Он был слабым, но горячим и свежим. Я налила чашку, выпила немного и почувствовала себя лучше.

– Более того, – сказал Генри Графтон, – у Халиды, Джона и меня есть общая причина, чтобы предпочитать живую леди Харриет мертвой.

– Вы имеете в виду, что они участвуют в вашем рэкете?

– Можно сформулировать и так.

– Бабушка оставила завещание? – спросила я резко.

Он улыбнулся.

– Она их писала по одному в неделю. Это развлечение стояло у нее на втором месте после кроссвордов.

– Это я знаю, иногда мы получали копии. Что случилось с ними всеми?

– Где-нибудь лежат. – Его это нисколько не волновало. – Она имела обыкновение прятать их в самые неожиданные углы. Боюсь, что здесь не слишком легко искать, но можете попробовать.

Я удивилась.

– Вы разрешите мне ходить, где угодно?

– Естественно. В действительности возможно, что собственность теперь принадлежит вам или, что более вероятно, вашему кузену.

– Или Джону Летману?

– Не исключено. Она была очень к нему привязана.

– Еще одно проявление эксцентричности?

– Очень распространенное. Но, боюсь, здесь не осталось ничего ценного. Могут обнаружиться какие-нибудь сувениры, которые вы захотите вырыть из общего хаоса, если угодно, можете попробовать.

– Например, кольцо Халиды?

Он выглядел удивленным.

– Гранатовое? Вам оно нравится? Оно действительно было ее любимым, и она всегда его носила, но я понял, что она подарила его Халиде… Но, конечно… Возможно, Халиде все равно…

– Доктор Графтон, не думайте, что я наглею, жадничаю и собираюсь нарушать волю покойных родственников, но кольцо имеет, я бы сказала, «сентиментальную ценность», и я уверена, что семья будет биться за то, чтобы получить его обратно. Кроме того, бабушка обещала отдать его мне. Если она отдала его Халиде, то действительно совсем уже сошла с ума, ни один суд такого подарка не признает.

– Оно такое ценное?

– Ничего не знаю о ценности гранатов, – сказала я абсолютно честно, – но можете поверить, что это не безделушка для горничной, какой бы преданной она ни была. Это кольцо принадлежало моей прабабушке, и я хочу получить его обратно.

– Значит, и должны. Я поговорю с Халидой.

– Скажите ей, что я куплю ей что-нибудь взамен, или она может что-нибудь выбрать из того, что осталось.

Я поставила чашку. Наступила пауза. Какое-то большое насекомое, жук, пролетело в дверь, покружилось по комнате и улетело. Я неожиданно почувствовала, что очень устала, разговор ускользал от меня. Я поверила ему… А раз так, все остальное ведь не имеет никакого значения?

– Хорошо, – сказала я, – итак, мы дошли до того, что происходило после ее смерти. Но прежде чем продолжить, покажите, где она.

Он встал.

– Да, конечно. Она покоится в саду принца, как и хотела. – Он провел меня через маленький двор мимо сухого фонтана, через солнце и тень, между клумбами, на которых ранней весной растут тюльпаны и ирисы. С высокой стены свисал белый жасмин, а рядом каскад желтых роз образовал сияющий занавес. Великолепный запах. В тени цветов лежал плоский белый неотесанный камень, в изголовье возвышался каменный тюрбан, как у мертвого мусульманина.

Я смотрела на него минуту, потом спросила:

– Это ее могила?

– Да.

– Без имени?

– На это не было времени.

– Вы так же, как и я, знаете, что это – мужская могила.

Он неожиданно резко двинулся, сразу начал себя контролировать, но я уже опять напряглась и испугалась. Это именно тот человек, который жестоко обращался со мной в машине, это он играет со мной в какую-то мерзкую игру здесь, где у него так много преимуществ… Где-то недалеко от поверхности, прямо под потной кожей, за масляно-черными глазами скрывалось что-то не такое приятное и мягкое, как старался мне внушить доктор Генри Графтон.

Но когда он ответил, в его голосе звучало всего-навсего приглушенное веселье.

– Нет, действительно, ни к чему вам подозревать меня в чем-то еще! Вы же знаете, что она одевалась как мужчина, да и вела себя соответственно. Полагаю, это давало ей свободу, которой женщины в арабских странах не обладают. Когда она была моложе, арабы называли ее принцем, из-за того, как она ездила верхом, каких держала коней и штат. Она запланировала это, – жест в сторону могильного камня, – еще при жизни. Это явно часть той же фантазии.

Я молча смотрела на стройную колонну, увенчанную тюрбаном. Из всего, что я видела, это казалось самым враждебным, самым иноземным символом. Я думала о могильных камнях в старом церковном дворе дома, больших дубах, о грачах, пролетающих мимо. Душ желтых лепестков полился на камень, промелькнула ящерица, замерла на секунду, посмотрела на нас и скрылась.